Допустимая погрешность - Страница 25

– Я не говорил, что вы хотели его убить, – возразил Дронго. – Но вы разбили бокал. Чей это бокал? Кто-то из присутствующих не выпил свой коньяк. Ведь бокалов было столько же, сколько присутствующих здесь людей.

– Наверное, Майя Александровна, – предположил Молоков. – Она сидела дальше от стола…

– Нет, – возразил Ратушинский, указав на тумбочку, рядом с которой сидела его жена, – ее бокал стоит там, где она его оставила.

На тумбочке действительно стоял бокал с недопитым коньяком.

– Значит, не она, – удовлетворенно кивнул Дронго. – Наши с Эдгаром бокалы были у нас в руках. Кстати, я вышел на кухню, держа в руках бокал. Я не люблю оставлять напитки без присмотра. Старая глупая привычка. Значит, бокалов осталось шесть.

– Мой до сих пор стоит рядом со мной, – показал на свой бокал Ратушинский, – на нем даже можно найти отпечатки моих пальцев.

– Мой бокал на столе, – неожиданно подала голос Юлия, – на нем следы моей помады. Можете проверить.

При звуках ее голоса на лице Бориса Алексеевича мелькнуло странное выражение. Подозрение, недоверие, сомнение – все отразилось на нем.

– Мой тоже здесь, – у Молокова дрожал голос. – У меня руки обычно потеют. Вот он, – показал он дрожащей рукой на бокал, где можно было рассмотреть следы его пальцев. – Это мой бокал, – громко повторил он.

– А вот этот мой, – его жена указала на бокал, полный жидкости. Очевидно, Евгения Алексеевна не любила коньяк, даже такой дорогой, поэтому не притронулась к нему.

– Больше никого не осталось, – растерянно сказал Молоков, – Миша пил из своего бокала. Я разбил лишний.

– Нет, – возразил Ратушинский, – бокалов было ровно девять.

– Может быть, кто-то принес лишний бокал с кухни? – предположила Евгения Алексеевна. – Тогда получится девять.

– Все бокалы были на столе, когда ваш муж разбил один из них, – напомнил Дронго. – Значит, кто-то остался без бокала.

– Это была я, – неожиданно сказала Инна Денисенко. – Мне кажется, что разбился бокал Миши. И он взял мой. Наши бокалы стояли рядом. Мой слева, а Мишин справа. Его бокал разбился, и тогда он взял мой. Пили за женщин, и я подумала, что Миша должен поддержать этот тост.

Когда Инна произнесла последнюю фразу, голос ее дрогнул. Но женщина держалась, не позволяя себе сорваться.

– Разбился его бокал? – Дронго сделал ударение на слове «его».

Борис Алексеевич открыл рот, словно собираясь закричать. Но, заметив взгляд Дронго, сомкнул губы. Наступило гнетущее молчание.

– Тогда получается, что ваш муж выпил из вашего бокала, – произнес Молоков то, о чем думали все.

Присутствующие возбужденно задвигались, только Инна не шевельнулась. Она взглянула на тело мужа, потом на всех присутствующих, и тихо сказала:

– Это я должна была умереть. Он выпил из моего бокала.

Ратушинский был озабочен тем, что все обернулось подобным образом. Получалось, что его версия о причастности Юлии к смерти Михаила Денисенко оказалась неверной. Но Борис Алексеевич был не из тех, кто так легко соглашался с собственной оплошностью.

– Бокалы стояли рядом, – сделал он жест рукой в сторону стола. – Убийца мог ошибиться и в спешке насыпать яд в другой бокал. Перепутать бокалы. Ведь они стояли рядом.

– Да, – кивнул Молоков, – рядом.

Дронго молча смотрел на стол.

«Признание Инны Денисенко меняет ситуацию», – подумал он.

В гостиную вошли оба врача. Им нужно было сделать записи по поводу случившегося. Ратушинский пригласил медиков в столовую, примыкавшую к кухне, и теперь мрачно отвечал на их вопросы. Медсестра, которая спустилась вниз вместе с врачами, с любопытством разглядывала квартиру и всех присутствующих.

– Ваша супруга спит, – обратился седовласый врач к хозяину дома. – Лучше не будить ее до утра. А утром вызовите врача. Ваша кухарка сказала, что у нее больное сердце. Такой обморок может быть опасен.

– Понимаю, – кивнул Борис Алексеевич. – Мы обязательно вызовем нашего врача. Может, позвонить ему прямо сейчас?

– Не нужно. Она будет спать до утра. Лучше дайте ей возможность отдохнуть, – посоветовал второй врач.

– Что с ним случилось? – спросил Ратушинский шепотом, указав в сторону гостиной. – Он скончался от отравления?

– Может быть. Но смерть была мгновенной, на обычное отравление не похоже. Мы в таких случаях обязаны информировать милицию и прокуратуру. Они приедут и все проверят.

– Его могли отравить? – еще тише спросил Борис Алексеевич.

– Вам лучше знать, – хмуро ответил молодой медик.

Ему было не больше тридцати, на работу в «Скорую помощь» он устроился недавно. До этого более шести лет он проработал в Туле, приезжая на субботу и воскресенье к матери в Москву. Обычно вызовы были в подмосковные села, где в нищете и заброшенности жили одинокие старики. Он уже привык к покосившимся избушкам и старым пятиэтажкам. Элитарный дачный поселок его поразил. И тем более поразила роскошь в доме Ратушинского, хотя, с точки зрения очень богатых людей, на даче не было ничего особенного. Обладавшая тонким вкусом Майя Александровна не позволяла появляться в доме ничему кричащему, вызывающему и вульгарному. Здесь, в соответствии с высоким западным дизайном, все было просто и гармонично.

Но молодой врач не разбирался в подобных тонкостях, поэтому был поражен обстановкой дома. Он читал газеты и знал, кто такой миллионер Ратушинский. Его пожилой коллега, успевший приобрести изрядную долю цинизма, относился ко всему этому с привычной дозой прагматизма, все время гадая – заплатят ли им за помощь, оказанную хозяйке дома. За обследование умершего оплату он получить не надеялся.